Шусс - Страница 12

…Эвелине захотелось осмотреть все заново. Сначала пешком, не спеша, останавливаясь перед голубыми, красными или охровыми фасадами, свежими, словно они только что появились на свет.

— Ты обратил внимание на балконы, нет и двух похожих, а амуры, фонари — совсем как у Мопассана. — Она оперлась на мою руку. — Дался тебе этот Гренобль, Жорж, надо жить здесь. А весной цветы, как это должно быть красиво!

Мосты, Эвелина совсем забыла о мостах, каменных, деревянных, переброшенных изящными арками над голубой водой. И еще церковь, настоящая прочная деревенская церковь с маленькой колоколенкой, качающей колокол в колыбели из кованого железа.

— Хочешь посмотреть на витражи Вазарели?

— Нет, я просто хочу бродить, как кошка, повсюду, потереться о стены, свернуться клубочком под сосной… А еще хочу знаешь чего? Выйти ненадолго на яхте, чтобы лучше рассмотреть все эти картинки, сложить их вместе в голове одну к одной. Ну, ты понимаешь.

— Нет ничего проще, моя крошка. Пойдем, я предупрежу капитана.

— Ого, у тебя есть капитан?

— Конечно нет. Нет даже и матроса. Только бравый старик, балующийся анисовой водкой.

— Жорж, а ты всегда в таком хорошем настроении? Мама говорит, что ты мрачный, как медведь.

— Не слушай ее.

Спустя короткое время мы потихоньку поплыли меж лодок, садов, деревьев мимозы, террас, на которых повсюду люди в шезлонгах читали, курили, дремали на солнце.

— Невероятно, — бормочет Эвелина, — в декабре…

Крутые излучины канала, тихие заводи за поворотом, Эвелина совсем растерялась.

— Какие дали! — восклицает она.

— Нет, это обман зрения, весь Пор-Гримо не больше моей ладони. Ты видишь одни и те же места с разных сторон, и они тебе кажутся другими. Хочешь, выйдем в открытое море?

— Нет, я не люблю моря. Так забавно рассматривать краски, сочетание камня и воды. Жорж, давай не будем возвращаться в дом. Останемся на яхте, как двое влюбленных. Это мне поможет, видишь, благодаря тебе я сменила кожу. Здесь вечный праздник, веселье, пение.

Она смеется и порывисто целует меня в щеку, яхта резко виляет.

— Осторожно, это тебе не твоя тачка.

Я подвожу яхту к причалу и пришвартовываюсь.

— Решено, селимся на борту?

— Да, да, пожалуйста!

— Хорошо, я должен предупредить мадам Гиярдо и перетащить шмотки. Она подумает, что я на старости лет свихнулся.

— Пусть ее, Жорж, побудь сумасшедшим. Для меня.

На протяжении двух дней я и вел себя как сумасшедший. Мы жили на яхте, словно в фургоне бродячих артистов. Эвелина готовила, если это можно так назвать, на маленькой плитке, сопровождая готовку доносившимися до меня взрывами смеха. Ей нравилось спать на узенькой койке в каюте, не надоедало гладить рукой обшивку из дорогого дерева. Время от времени тень закрывала иллюминатор, и легкая волна качала нашу лодку.

— Отплываем, — кричала она, готовая захлопать в ладоши. Потом, внезапно посерьезнев, продолжала: — Как я бы хотела уехать. Знаешь, Жорж, Гренобль — это хорошо, но есть еще целый свет.

Я тщетно повторял: «Оденься потеплее», но она всегда ходила в шортах и свитере, как непоседливый мальчишка. Она свистела, забравшись на мостик, играла с ручками приборной панели, все трогала, рылась в шкафчиках, раскладывала карты, осматривала аптечку.

— Как все мило!

Однажды, смеха ради, она напялила желтый дождевик. Напрасно я ворчал:

— Сними это, соседи смотрят, что они подумают.

Эвелина только смеялась.

— Жорж, мы же не делаем ничего плохого.

Мог ли я ей сказать: «Ты делаешь плохо мне». И ощущал, как уходит время. Я обещал приехать в Изола, и это затуманивало очарование быстротекущих часов. Как ни верти, эта игра не могла продлиться долго. Конец ей положила мадам Гиярдо.

— Мсье, мсье, — кричала она, стоя на берегу.

Я поднялся на палубу.

— Что там стряслось?

— Какой-то господин звонит из Изола. Говорит, очень срочно.

— Хорошо, иду.

Эвелина подняла голову.

— Не беспокойся, я на одну минуту. Это, без сомнения, Лангонь. Потом все расскажу.

Чертов Лангонь, надо было ему меня беспокоить! Зачем Берта сказала ему, что я в Пор-Гримо, она сшибает нас лбами. Вне себя от злости, я схватил трубку.

— Алло, Лангонь? Да, это я… Говорите громче, вас плохо слышно.

— Галуа умер… Или умирает. Быстро приезжайте.

Я сел на ковер с телефоном на коленях и оперся о ножку стола. Потом принялся спорить, будто было о чем.

— Не понимаю, Галуа же был здоров.

— Я вам объясняю, произошел несчастный случай. Его отправили в Ниццу на вертолете.

— Ради Бога, Лангонь, что же все-таки произошло?

— Нелепая случайность, столкнулся с лыжником. Я только что сообщил мадам Комбаз.

— Куда его отправили?

— В больницу Сен-Рок в Ницце. Алло?

— Да, да, я понял. Но что с ним?

— Кажется, у него поврежден череп. Больше я ничего не знаю. Буду ждать вас там.

Лангонь положил трубку. Я с трудом поднялся с ковра, словно боксер, физически ощущающий падение секунд. Галуа ранен. Ладно. Это его ремесло, и повреждения черепа не всегда смертельны. Меня терзала мысль, что я теряю Эвелину. Мы были так счастливы, жили в таком согласии, что, быть может, еще несколько дней… Я не знал, что сказал бы ей, но надеялся, что было бы достаточно раскрыть объятия и прижать ее к себе… Скорее всего, это бред, но верно одно: я не хотел ее покидать, не хотел, чтобы разрушилось наше убежище, где мы были так счастливы и беззаботны.

В Изола мы могли бы поехать вместе, я об этом мечтал. Но везти ее в Ниццу при таких обстоятельствах… Нет, исключено, несчастный случай с Галуа вернул нас к прежним проблемам. Скобки закрылись. Что ж. Я проиграл…