Шусс - Страница 25

Глава 8

Поль внимательно прочел мой удивительный бортовой журнал.

— Твоя история становится похожей на роман, — сказал он. — Ты жалеешь, ты обвиняешь во лжи малышку Эвелину, ты портишь себе из-за нее кровь. Но кто тебе мешает спросить напрямик? «Ты за отца против матери или нет?» Нет нужды лукавить.

— Предположим, что она скажет «да». И что? Что мне тогда делать, если я друг ее матери?

Поль положил руки мне на плечи.

— Бедняга! Давай разберемся. С одной стороны, мадам Комбаз, пытающаяся сорвать куш. Как только этот парень, Деррьен, освоит новые лыжи, будет устроена публичная демонстрация, которая, хочешь, не хочешь — получит широкий резонанс. С другой стороны, клан Мареза, который начнет суетиться и распространять всякие гадости. Но партия будет выиграна, я даже думаю, что она уже выиграна. Поскольку твоя Эвелина не глупа, она уже все поняла, но не может бросить Мареза. Она только делает вид, что участвует в его схватке. Спроси ее, и она скажет тебе то же самое… Все должно решиться в этот уик-энд?

— Да, Лангонь и Деррьен поедут заранее. Они, возможно, проведут там несколько лишних дней. Берта точно присоединится к ним в воскресенье.

— А ты?

— Я?.. А что бы ты мне посоветовал?

Поль, почесывая щеку, быстро прошелся по кабинету.

— Я бы отвез ее в Пор-Гримо. Первое, хорошо бы ее сейчас вывести из-под влияния отца. Второе, не лишне удалить и от матери. И третье, если у Деррьена все получится, если мадам Комбаз устроит в Изола пресс-конференцию, вы оба останетесь в стороне, и уверяю тебя, она тебя за это поблагодарит. Согласен? Давай, старик, не суй свой нос в их дела и постарайся вытащить оттуда Эвелину.

Он остановил меня на пороге.

— А, совсем забыл! Естественно, ты будешь продолжать выполнять свое домашнее задание. И побольше деталей, я хочу, читая, все видеть, все чувствовать. Тебя тянет все время «растекаться мыслию по древу». Больше конкретики, Жорж. Я тебе прописываю курс лечения конкретностью.

Я обещал. Вернувшись к себе, позвонил Берте. Да, Лангонь и Деррьен уже в дороге, она к ним присоединится как можно скорее.

— А ты, Жорж?

— Я? Думаю поехать в Пор-Гримо, буду тебе звонить каждый вечер.

— Не слишком мило с твоей стороны.

— Я не хочу выглядеть подручным.

— Спасибо. У тебя талант давать точные формулировки.

— О, ты меня прекрасно поняла. Но в случае необходимости рассчитывай на меня… — Короткое молчание, и я добавляю почти стыдливо: — Как всегда.

Мое увиливание будет стоить мне сцены, это уж точно. Сцены с Бертой — это нечто особое. Я хочу сказать, она располагает таким богатым репертуаром, что, когда между нами пробегает туча, я не знаю, какую партитуру она выберет. Здесь и прерывистые жалобные мелодии рыданий, исходящих из глубины сердца, бедняга распластана в кресле, волосы упали на лицо. И трагические тирады, перемежаемые гневными обвинениями, глаза горят, грозит указующий перст. А еще бывают безжалостные обвинительные речи, замечательно аргументированные, бесстрастно перечисляющие все недостатки, все ошибки, все недостойные поступки чудовища, посмевшего поднять голову. Кроме того, во многочисленных, полных изобретательности вариантах, изображается отчуждение, как будто меня вообще не существует.

Я вспоминаю, как однажды, в моем присутствии, Берта схватила телефонную трубку и, набрав номер моей секретарши, заявила:

— Если мсье Бланкар будет мне звонить, меня нет. Вы понимаете? Меня не будет в течение нескольких дней. — И продолжала: — Этот господин еще воображает, что я потрачу хоть час ради его удовольствия, ради его прекрасных глаз!

И она ушла, напевая, слегка задев меня.

Поль, клянусь тебе, я не преувеличиваю. Потом, конечно, следуют патетические примиремия. Но я становлюсь слишком старым, чтобы переносить со спокойным сердцем эти смены настроения. С Эвелиной я спокоен, потому что люблю ее безо всякой надежды. С ней мне новые опасности не грозят: я постоянно ношу в себе ревность, которая мучает меня, как смертельный недуг. Правда заключается в том, что и мать и дочь очень дурно воспитаны, их баловали и о них забывали; обе теперь держатся за меня, как будто я обладаю властью целителя разбитых сердец. Я прекрасно понимаю, что Берта хотела бы видеть меня рядом с собой почти что из суеверия. На самом деле я что-то вроде четырехлистного клевера, конской подковы, заячьей лапки. Тем хуже для нее. Я буду думать только об Эвелине.

…Я написал это вчера вечером, а сегодня все под вопросом. Умер Марез. Его нашел рано утром на тротуаре перед его домом полицейский патруль. На первый взгляд, он умер от кровоизлияния. Все еще очень неясно. Массомбр ведет расследование. Известно точно, что Марез вышел из «Кафе де Пари» сразу после полуночи, прилично набравшись. Прошлой ночью термометр упал до одиннадцати градусов, был легкий гололед. Можно предположить, что Марез упал, потерял сознание и замерз. Но следствие только началось. Я был первым, кто сообщил эту новость Берте, и я же узнал ее первую реакцию.

— Он больше не станет делать нам гадости, — сказала она. — Теперь я чувствую уверенность в себе.

— Как это?

— Больше не напишет анонимных писем, не будет пытаться разорить меня. Жорж, тебе я могу это сказать: его смерть для меня как гора с плеч.

Берта в самом деле казалась успокоенной. Конечно, не веселой, но очень возбужденной, как будто Марез таил в себе угрозу и для Деррьена, и для лыж «велос».

— Как это восприняла Эвелина?

— Не знаю. Она со мной еще не говорила.